Я начинаю глубоко дышать, мне становится неприятно, я словно возвращаюсь с каждым его словом в своё прошлое. Перед глазами всё плывет. Учебное занятие, звонок телефона и слова, которые раз и навсегда засядут на подкорку моей памяти:
— Алло, это Армина? — слышу из трубки молодой женский голос.
— Да, Армина.
Точно Армина? — переспрашивают, не веря.
— Точно, говорите, — мне начинает надоедать этот монолог.
— Тогда слушай, Армина, твой муж изменяет тебе.
— Что ещё? — смеюсь в трубку и собираюсь отключиться.
— Он изменяет тебе со мной. Что он сказал тебе? Выставка в Италии? — словно набатом.
— Молчишь, — чувствую даже на расстоянии насмешку в голосе. — Не веришь?! Тогда посмотри…
— Пожалуйста, прекрати, — почти выкрикиваю. — Я не могу и не хочу это слушать, это ужасно — понимать, знать, что тебя любили, тебя боготворили, тебе чуть ли не возносили молитвы, а потом растоптали и бросили. Кинули в лицо обычно и спокойно: «Там ребёнок». Ребёнок! — закричала я, — ребёнок! Которого я хотела, о котором я мечтала, которого я вымаливала! Знаешь, сколько врачей, сколько всего? Я каждый раз брала тест и каждый раз молилась. Я заходила в зал, где тысячи малышек, я смотрела на них и мечтала о такой же. Самое ужасное — находиться среди детей и не иметь для себя ни одного. Я первые занятия заканчивала со слезами. Я хотела ребёнка, хотела, — на последних словах я закрыла глаза. Это мой ад, моя цена, ошибка, моя точка невозврата. Я никогда себя не прощу. И больше всего за то, что он…
Георгий просто обнял меня, и я плакала на его плече. Это так низко, так ужасно.
— Прости, что заставил тебя через всё пройти, довёл до слез, мне очень больно, поверь, я не хотел этого, не хотел твоего срыва.
Я слушала, но не поднимала глаза. Не хотела, не могла, это было больно, ужасно больно поднять их, встретится глазами с человеком.
— Ты знаешь, я начал говорить, потому что со мной такое тоже было. Я знаю и одновременно не знаю, каково это. Женщины устроены по-иному, они по-другому переносят. Но и мужчины — мы не бесчувственные. Моя жена, ты знаешь, я любил ее всегда, с первого момента, как она появилась в нашем классе. Две косички, рюкзак через плечо и тёмное платьице. Я тогда не понял как, но влюбился. Все вместе: школа, выпускной, мединститут. Я жил, дышал ею. Все вначале для неё, потом для Лили. Как-то мне намекали, а я не верил… Мол, присмотрись к жене. Но я не слушал, а как что-то можно понять? Я люблю, она любит. А, потом наступил мой ад. Я пришёл домой раньше, она была в спальне с водителем. Знаешь, такая красивая, такая родная, но с другим. Я несколько минут не понимал, думал, бред. Она надела халат, подошла ко мне, поцеловала в щеку, словно ничего не было, и сказала:
«Гер, я долго не понимала, думала, любовь, но ты пойми, ты мне как брат. Вроде люблю, но как-то не так. Прости. Надо было по-другому. Сказать, подготовить. Мы, как только обустроимся с Максимом, заберём Лилю, пожалуйста, не препятствуй».
На последних ее словах, я сорвал с руки обручальное кольцо, — Георгий поднимает палец и показывает мне шрам. Он, конечно, зарубцевался, побелел, но очень хорошо виден, кривой немного и с изломом.
— Я тогда вырвал с мясом, — продолжает он, а я молчу, боюсь дышать, я словно посторонний зритель в его мире, где не должна быть.
— Мы так и не развелись, она молча после собрала вещи, села в машину. Лил сильный дождь он стал источником аварии, так, по крайней мере, говорили судмедэксперты. Ее, а точнее, наш водитель исчез, я не знаю его судьбы. Лиля со мной. Ты знаешь, я словно законсервировался. Работа, дом и Лиля, больше ничего. Мужики, мы по-другому, в отличие от вас реагируем на другой пол. От красивой фигуры у нас может встать, это физиология, могу подтвердить это и как врач.
— Женщины по-другому. Вы любите глазами, потом ушами, а потом как выйдет, вы устроены по-иному. У вас другая физиология. Вы не возбуждаетесь так. В этом и ключевая разница. Мужик может оценить, что-то почувствовать. Это физиология, но спать не пойдёт. Это ключевое отличие человека, мужика от самца. Самец пойдёт и сделает. Он так устроен, а человек это психосоциальное существо, нас обучает и делает таким общество. Мы знаем любовь, свою женщину. Секс — это удовольствие, потом дети. У животных по-другому. Ответь сама себе после этого, любили ли тебя. Любовница, думаю, поэтому так и называется. Армина, я все понимаю, все знаю. О ребёнке, о тебе. Я… пойми одно, когда я тебя увидел первый раз, меня так торкнуло, я дышать не мог первые минуты… я любовался, я… я не могу объяснить, я хотел тебя себе. Но отступил, я уважаю любовь, чувства. А сейчас прошу тебя, дай мне шанс. Я никогда не скажу слова против, буду любить этого ребёнка, устрою твою жизнь так, как ты захочешь. Не попрошу, не прикоснусь. Только с твоего желания. Это моя гуманность, моя любовь. Пойми, ребёнку плохо без одного из родителей, ему тяжело. Лиля такой яркий пример, она тянется к тебе, ей не хватает женского. А если будет мальчик?
Мы замолкаем вместе. Слова, всё это слова. Такие правильные, мудрые слова. Но как будет дальше…
— Армина, ты можешь и, думаю, должна, все обдумать, принять решение. Я не тороплю тебя. Скажешь «нет», я соглашусь, — крутит головой, — поборюсь, но, если скажешь прямо «нет», отступлю. А пока я приглашаю тебя в ресторан. Давай просто поужинаем. Я помню, ты любишь мясо, — мужчина подмигнул мне и взял в руки телефон.
Глава 48
Выхожу, нет, скорее, вылетаю из палаты Арины. Печёт безумно. Слышу какой-то крик, но он тут же затихает, замирает от моего взгляда. Старая бабка в белом халате закрывает свой большой рот и замолкает. А я толкаю дверь и выхожу на улицу, где свежий воздух. Но его не хватает, хватаю его и буквально приваливаюсь на бордюр. Закрываю глаза, их печет, как и раздражающая боль в грудине. Глотаю посильнее воздух и осматриваю небольшой дворик, запоздало понимания, что это чёрный, а точнее, служебный выход для персонала, отсюда и крик бабки, вероятнее всего, санитарки. Зажимаю переносицу и сглатываю.
«Срок небольшой, берегите ребёнка»…
Черт, ударяю кулаком в асфальт. Костяшки разбиваются, кровь моментально пачкает асфальт и кипенно-белую рубашку. А в голове звучат, как в фильме на повторе, слова. Мои, ее, наши.
— Армина, чей это ребёнок? — в этом вопросе всё. Мольба, просьба, огромное желание.
Она молчит, ничего не говоря, словно испытывает меня, мою нервную систему, мою выдержку. А я буравлю ее взглядом, стараюсь найти ответы, а сам молюсь. Я хочу, как же я хочу этого ребёнка. От неё! Никогда ничего так не хотел, никогда, а сейчас хочу безумно.
Она молчит, по-прежнему молчит, а я сжимаю кулаки, с каждой секундой все сильнее и сильнее. Вены на руках вздымаются. Мне кажется, ещё немного, и они лопнут, как, собственно, и я сам.
— Чей? — не выдерживаю. Не говорю, рычу, как зверь. Армина беспомощно закрывает живот, ей страшно, я чувствую запах страха, им словно пропахла вся палата. Дышу тяжело, пытаюсь успокоиться, не волновать ее. Пытаюсь опустить глаза на ее руку, лежащую на животе и успокоить сам себя, чтоб меня не рвануло. Понимаю, не сдержусь. Медленно отступаю и выхожу.
Я уверен в одном: если бы это был мой ребёнок, она сказала бы. Ударяю кулаком. Почему так!? Как мы хотели ребенка, но ничего не вышло, а тут один раз, и она залетела от этого Георгия.
Врачи, бабки-знахарки, редкие истерики Арины. И ничего…
Ударяю рукой, так проще, так не больно там внутри, в груди.
Вспоминаю слова одной бабки. Аринка пришла с глазами, полными надёжды. «Поехали», — просила, мы и поехали, наверное, потому, что верил и я сам, а возможно, потому, что хотел сам.
Бабка заварила чай, что-то шептала, я не вслушивался. Она то вводила, то выгоняла меня из своего маленького дома, сильно пахнущего травами. А когда мы уезжали, отвела в сторону и сказала: сынок, будет у вас ребёнок.
Не знаю, почему, но я вспомнил этот случай. Соврала старая. А я тогда денег отвалил ей на радостях…